Мама была права…

Мне было 16, и я была yверена, что в моей жизни всё будет лучше, чем у неё, ну, потому что я умнее. В 16 я казалась себе непоправимо умной. И спорила с ней по-любому поводу. Она почему-то злилась. Наши дискуссии заканчивались чем-то вроде:

– Будешь убегать – поешь сначала.
– Долго не гуляй – замёрзнешь.
– Закрой рот.

В 23 я точно знала, что она всё в этой жизни дaлает не так. Я уже не так часто спорила, но подозревала, что я в своей жизни всё сделаю иначе. Я давала ей читать «правильные книги» и возмущалась, что она не принимала их во внимание. Ок, подумала я, и решила, что она это из вредности. Чаще всего я слышала от неё:

– Деньги есть?
– Просто скажи, во сколько тебя ждать.
– Закрой рот.

Надо ли говорить, что в 25 с головой окунувшись в психотерапию, я вдруг поняла, кто причина того, что у меня всё не так великолепно, как хочется? Она. Я не собиралась молчать. А она молчала. На мои совсем уж эмоциональные выпады она отвечала:

– У тебя тоже будут дети.
– Тебе не повезло с родителями.
– Закрой рот.

В 30 я все ещё не собиралась униматься. К 35-ти я перепахала собственную жизнь так, что не оставила от прошлого камня на камне. Вокруг меня верещали все, в том числе, и я сама, и только она сохраняла молчание, радовалась моим набегам на её кухню и не задавала лишних вопросов. А мне нечего было ей сказать. Я просто сидела рядом и молчала. И она молчала. А могла бы и не молчать. И мне бы нечего было ей ответить.

Как ей это удавалось? Не знаю. В её жизни не было психотерапевтов, умных книг про сепарацию, лекций про кризисы подростков и взрослых женщин. А теперь, когда мне почти 40, я с грустью понимаю, что в этом бесконечном диалоге с ней я была резвым сусликом, яростно размахивавшим мудростью, за которой кроме книжных истин и собственных амбиций мало что стояло.

А за её молчанием и редкими замечаниями стояла не самая лёгкая и безоблачная жизнь, её жизнь, жизнь её матери, да и всей нашей семьи, поколение за поколением добывавшей себе место под солнцем.

Ни в 16, ни в 20, ни в 25 я не хотела замечать очевидные вещи:

– Она всегда безошибочно определяла опасных людей в моей жизни, даже если видела их считанные минуты. Жаль, но я ни разу не послушала её советов. А она позже ни разу не сказала сакральное: «Я же тебе говорила».
– Пока я заходилась в праведном гневе и пыталась побольнее укусить, она пыталась гладить меня по голове.
– Она всегда предоставляла мне свободу поступать так, как я считала нужным. Я ни разу за свою жизнь не столкнулась с её противостоянием тому, что мне было важно.
– Она всегда ждала и ждёт меня дома. Что бы не случилось, мне всегда есть куда вернуться. И к каждому моему приезду она готовит вкусненькое. И это не зависит от того, во сколько я окажусь на пороге дома. В 3 часа ночи или в 3 часа дня.

И я, глядя на своих детей, всё чаще думаю, в каком месте мне стоило бы промолчать, что бы не ранить, не напугать, не отбить желание пробовать жить по-своему. И по гамбургскому счёту, этому меня научила она, моя мама. И на каждую мою неловкую попытку вернуться в прошлое и всё исправить, мама улыбается и говорит, что не помнит моих демаршей. Лукавит. И обнимает. И я закрываю рот.

И в тишине я слышу, как тикает время. И я мысленно шепчу ему – помедленнее, пожалуйста...

Елена Потапенко

🌿 Перед смертью люди не сожалеют о недостатке секса или о несбывшейся мечте прыгнуть с тарзанкой.

Бронни Вэр – медсестра паллиативной помощи, которая ухаживала за смертельно больными людьми в последние дни их жизни, рассказала, о чём чаще всего сожалеют люди на смертном одре. Она написала книгу «Пять главных сожалений умирающих». Вэр пишет о феноменальной ясности сознания, которая снисходит на людей в конце их жизни, советуя нам прислушаться к их откровениям и извлечь из них урок.

1. Жаль, что у меня не хватило мужества оставаться верным себе, а не жить так, как от меня этого ждали другие.

«Об этом люди жалеют чаще всего. Когда они понимают, что их жизнь вот-вот закончится, и оглядываются назад, они видят, какое множество замыслов и мечтаний остались нереализованными. Большинство людей за свою жизнь не смогли реализовать даже половины своих замыслов, и только на смертном одре они понимали, что это стало результатом их собственного выбора. Здоровье даёт такую свободу, о которой мало кто задумывается до того момента, когда оно вдруг исчезает».

2. Жаль, что я слишком много работал.

«Я слышала это практически от всех мужчин, за которыми я ухаживала. Они сожалели о том, что пропустили юность своих детей и проводили недостаточно времени со своими супругами. Женщины тоже нередко признавались, что жалеют об этом, однако, поскольку многие из них принадлежали к старшему поколению, большинству из моих пациенток не нужно было брать на себя обязанности главного кормильца семьи. Все мужчины, за которыми я ухаживала, искренне сожалели о том, что потратили большую часть жизни на работу».

3. Жаль, что мне не хватало смелости откровенно выражать свои чувства.

«Многие люди подавляли свои чувства, чтобы сохранять мир в отношениях с окружающими. В результате они вели довольно посредственное существование и так и не смогли стать теми, кем могли бы стать. У многих из них развились болезни, причинами которых стали испытываемые ими горечь и неудовлетворенность».

4. Жаль, что я так мало общался с друзьями.

«Часто люди не осознавали истинную ценность старых друзей до тех пор, пока они не оказывались на смертном одре или когда их уже невозможно было отыскать. Многие из них были настолько озабочены деталями и проблемами своей собственной жизни, что в какой-то момент переставали поддерживать отношения со своими лучшими друзьями. Умирающие люди часто испытывали глубокие сожаления о том, что не уделяли дружбе того внимания, которого она заслуживала. На смертном одре все испытывают тоску по своим друзьям».

5. Жаль, что я не позволял себе быть счастливым.

«Удивительно, но умирающие довольно часто сожалеют об этом. Многие из них до самого конца не понимали, что счастье – это вопрос выбора. Они всю жизнь придерживались старых устоев и привычек. Так называемый комфорт хорошо знакомого пропитывал их эмоции и их физическую жизнь. Страх перед переменами заставлял их притворяться перед другими людьми и перед собой, что они довольны своей жизнью, хотя в глубине души им очень хотелось искренне рассмеяться и вернуть в свою жизнь непосредственность».

Все эти пункты объединяет одно: «Жаль, что я жил не своей жизнью».

Я видел, как плачет мама...
Сейчас мне всего лишь годик
И я заболел немного…
По комнате мама ходит
И просит о чём-то Бога…
Я вижу, как плачет мама…
Её так легко обидеть.
Я буду здоровым самым,
Чтоб слёзы её не видеть…

Мне десять… Подрался в школе.
Синяк… В дневнике — не очень…
Я маме съязвил фривольно,
Что я ведь пацан, не дочка…
И вижу, как плачет мама,
Волнуясь опять за сына…
Я буду достойным самым…
Я должен расти мужчиной…

Я вырос и мне пятнадцать…
Гулять не пускают снова.
А мне-то пора влюбляться,
Но мама со мной сурова…
Я вижу, как плачет мама,
Увидев мой блог в инете…
Я буду культурным самым,
Чтоб слёзы не видеть эти…

Мне двадцать… Женюсь, ребята!
Невеста с татуировкой…
Ну, мам, не суди предвзято…
Ей тоже уже неловко…
Я вижу, как плачет мама,
Невестку обняв, как дочку,
И шепчет: «Будь самой-самой,
Роди для него сыночка!»

Мне сорок… Жена и дети,
А в сердце надежда тлеет…
И солнце так тускло светит,
Ведь мама моя болеет…
Я плачу и шепчет мама,
Увидев слезу мужскую:
«Я буду здоровой самой,
Ведь вами, сынок, дышу я…»

Copyright: Ирина Самарина-Лабиринт, 2012