Периодически я слышу в свой адрес что-то вроде: «Ты слишком сложная. Замороченная, вечно занятая. Таких не любят. Любят девочек попроще».

И, пожалуй, это лучший комплимент.

Сейчас объясню на простом языке.

Я слишком сложная. У меня есть жизненные принципы, которых я придерживаюсь изо дня в день и они помогают мне двигаться к своим целям, реализовывать себя, как личность. У меня нет необходимости доказывать окружающим свою значимость. И так же я не вижу смысла подбирать аргументы, чтобы объяснить человеку логику своих поступков.

Я гордая. И именно гордость помогает мне без сожалений оставлять людей в прошлом. Я не стучусь в закрытые двери, не лезу вон из кожи и не желаю видеть рядом с собой тех, кто вынуждает меня унижаться. Нет значит нет. Даже, если больно и обидно. Одни двери закрываются, другие открываются.

Я вечно занята. Потому что в моей голове существует идеальная картинка жизни и я знаю, что мне нужно. Лёжа на диване невозможно добиться никаких результатов. Ещё один пункт к саморазвитию. Жизнь слишком многогранна и, если мне интересен мужчина, я разберусь со своими делами и смогу расставить приоритеты в его сторону.

Я категорична. Не раздаю вторых шансов, потому что убеждена в том, что шанс можно взять, не спрашивая. Я за поступки, ибо любые слова – пустые звуки, кроме искренних разговоров. Мне сложно верить людям, поэтому доверяясь всецело человеку, я обращу внимание на искренность. Она не покупается, не продаётся и чувствуется на ментальном уровне. Если подобных эмоций не возникает на протяжении определённого времени, значит и не возникнет.

Я счастливая обладательница аллергии на идиотов. Мне чужды бестактные вопросы, неуместные комментарии и непрошеные советы. Нет ничего хуже, когда люди высказывают своё мнение относительно моей жизни, если я не спрашиваю. А делаю я это крайне редко и чаще ночью, рядом с самыми близкими. Ну, а собственные набитые шишки, ставят мозги на место в разы лучше, чем посторонний опыт.

Я свободная в голове. Всегда делаю, что хочу и к другим не лезу. Того же хочу по отношению к себе. Поэтому мне не пригодится чья-то любовь, не соответствующая моему жизненному темпоритму. Я знаю себе цену, всегда держу руку на пульсе, отвечаю за свои поступки и совершаю их по совести и воспитанию, не забывая про честь и достоинство.

И, если я сложная для любви, то пусть любят лёгких. Со мной лучше никак, честное слово.

Алиса Лисовая

Снятию блокады Ленинграда посвящается.
Из воспоминай народной артистки Алисы Бруновны Фрейндлих.

Haшa ceмья выжила только блaгодapя бaбушке Шарлоте – папиной мaме. Она была немкой по происхождению, и потому прививала нам желeзную дисциплину. В первую, самую страшную зиму 1941–1942 годов ленинградцам выдавалось по 125 граммов хлеба – этот мaленький кусочек надо было растянуть на весь день. Некоторые сразу съeдали суточную норму и вскоре умирали от голода, потому что есть больше было нечего. Поэтому бабушка весь контроль над нашим питанием взяла в свои руки. Она получала по карточкам хлеб на всю семью, складывала его в шкаф с массивной дверцей, запирала на ключ и строго по часам выдавала по крошечному кусочку.

У меня до сих пор часто стоит перед глазами картинка: я, маленькая, сижу перед шкафом и умоляю стрелку часов двигаться быстрее –настолько хотелось кушать… Вот так бабушкина педантичность спасла нас.

Понимаете, многие были не готовы к тому, с чем пришлось встретиться. Помню, когда осенью 1941 года к нам зашла соседка и попросила в долг ложечку манки для своего больного ребёнка, бабушка без всяких одолжений отсыпала ей небольшую горсточку. Потому что никто даже не представлял, что ждёт нас впереди. Все были уверены, что блокада – это ненадолго и что Красная армия скоро прорвёт окружение.

Да, многие погибли от обморожения. Потому у нас в квартире постоянно горела буржуйка. А угли из неё мы бросали в самовар, чтобы всегда наготове был кипяток – чай мы пили беспрерывно. Правда, делали его из корицы, потому что настоящего чая достать уже было невозможно. Ещё бабушка нам выдавала то несколько гвоздичек, то щепотку лимонной кислоты, то ложечку соды, которую нужно было растворить в кипятке и так получалось «ситро» – такое вот блокадное лакомство. Другим роскошным блюдом был студень из столярного клея, в который мы добавляли горчицу…

Ещё настоящим праздником становилась возможность помыться. Воды не было, поэтому мы разгребали снег – верхний, грязный, слой отбрасывали подальше, а нижний собирали в вёдра и несли домой. Там он оттаивал, бабушка его кипятила и мыла нас. Делала она это довольно регулярно, поскольку во время голода особенно опасно себя запустить. Это первый шаг к отчаянию и гибели.

Во вторую зиму с продуктами действительно стало легче, потому что наконец наладили их доставку в город с «Большой земли». Но лично мне было тяжелее, потому что любимой бабушки уже не было рядом. Её, как потомственную немку, выслали из Ленинграда куда-то в Сибирь или в Казахстан. В эшелоне она умерла... Ей было всего лишь 68 лет. Я говорю «всего лишь», поскольку сейчас я значительно старше её.

Меня тоже могли выслать из города, но родители к тому времени смогли записать меня как русскую и потому я осталась.

…На сборный пункт бабушку ходила провожать моя мама. Там перед посадкой в эшелон на платформе стояли огромные котлы, в которых варили макароны. Бабушка отломала кусок от своей пайки и передала нам. В тот же день мы сварили из них суп. Это последнее, что я помню о бабушке.

Вскоре после этого я заболела. И мама, боясь оставить меня в квартире одну, несколько дней не выходила на работу на свой гильзовый завод, за что была уволена и осталась без продуктовых карточек.

– Мы бы действительно умерли с голоду, но случилось чудо. Когда-то очень давно мама выкормила чужого мальчика – у его мамы не было молока. Во время блокады этот человек работал в горздраве, как-то нашёл маму и помог ей устроиться бухгалтером в ясли. Заодно туда определили и меня, хотя мне тогда уже было почти восемь лет. Когда приходила проверка, меня прятали в лазарет и закутывали в одеяло.

Я, конечно, говорю внукам, но им трудно это понять, как и любому человеку, не убедившемуся лично, какая это трагедия –война. Прошло столько лет, но эхо блокады продолжает звучать во мне. Например, я не могу видеть, если в тарелке что-то осталось недоеденное. Говорю внуку: «Положи себе столько, сколько сможешь съесть, лучше потом ещё добавочку возьмёшь». Он сердится – дескать, вечно бабушка лезет со своими причудами. Просто он, как нормальный человек мирного времени, не может представить, что эта крошечка хлеба может вдруг стать спасением от смерти.

Алиса Фрейндлих