Стукач 

Было время, когда я работал в «жёлтой» газетенке. Писал статьи, занимался версткой. Редакция газеты была небольшая, тираж — тоже. Что касается материала, делали мы его не так, как сейчас. Сейчас посмотри любую передачу, почитай любую «Тайную Власть» и «Оракул» — окажется, что наполовину она наполнена выдумками или информацией из Интернета, а наполовину — рекламой всяких «ведьмаков» и «экстрасенсов». Мне же приходилось весь свой материал искать по старым книгам и даже иногда встречаться с людьми, фотографировать квартиры, в которых якобы обитал полтергейст, и так далее. 

Как-то занесла меня нелегкая в одну небольшую деревушку. До райцентра километров 80 было, а может, и вся сотня. Деревня типичная — пять домов еще более-менее стоят, остальные держатся на честном слове. Рядом лес, река и поля до самого горизонта. Телевизор один на всю деревню, клуб давно заброшен. Иногда ловит радио. 

Так вот, рассчитывал я послушать разных поверий о домовых, барабашках и прочих кикиморах. Узнать про гадания на Рождество и прочие деревенские ритуалы. Всегда они были мне по душе. Тепло как-то становилось на душе от таких «мистических историй». Но, как оказалось, про домовых здесь знают меньше, чем городские, про барабашек и полтергейст не слышали, а леших и кикимор вообще считают героями советских киносказок. 

Но вот одна бабка упомянула про некого «Стукача». Сначала подумал, что это местное название домового — он же половицами скрипит и за печкой стучит. Но бабка сказала, что домовой это тот, кто в основном в доме. Да и не особо она про него знала, а вот Стукач — это уже другой фрукт. Стукач у них был эдакой пугалкой для маленьких детей, чтобы те ночью спали под одеялом и не шлялись по улице. Но к этим словам она добавила, что когда она сама была маленькая, Стукач украл из деревни трех детей. А местные мужики, мол, его даже видели. 

Стукач приходит только ночью из самых темных мест — из леса или пещер. Даже может завестись в заброшенном доме, как это было, когда пропали дети из деревни. По словам бабки, в ту пору он и поселился в старом заброшенном доме, где умерли хозяева. Хозяева при этом ни при чем, их смерть никак не притянула Стукача, просто дом остался пустым, а в нем и днем и ночью темно. А Стукач на то и «темная сила», что только по ночам ходит, а с первыми лучами солнца прячется, где приходится. 

Является он в образе горбатого сухого старика в черной монашеской рясе, который не то идет по земле, семеня ногами-обрубками, не то парит над нею очень низко. У него длинные костлявые руки с такими же длинными узловатыми пальцами, которыми он и стучит по всему, что вокруг него. Иногда он носит коротенькую тросточку, которой простукивает землю, ковыряется в ней, как грибник в листве, словно что-то ищет. Стукач абсолютно слеп — вместо лица у него сплошная борода, длинная аж до земли, но живая — движется сама собой, как щупальце или язык. Этой бородой он и хватает все, что ему попадется, ну и все, что попалось, пропадает в его бороде — наверное, в рот тянет. И борода эта жесткая, как из проволоки. 

Несмотря на то, что Стукач слепой, он очень хорошо слышит. Спрятаться от него нельзя, ведь он даже за тремя стенами услышит чье-либо дыхание или то, как бьется сердце. Простукивая поверхности вокруг себя, Стукач, видимо, ищет себе жертву, то ли определяя ее по отразившемуся от жертвы звуку, то ли вселяя своими постукиваниями в жертву страх, заставляя ее сердце биться быстрее, что непременно выдаст ее. 

Бабка сказала, что в барабашек не верит, а вот если ночью услышать стуки на улице, в дверь или окно, то это точно Стукач, который проголодался. В этом случае лучше забыть, что такое страх — ведь бьющееся сердце обязательно выдаст тебя Стукачу. А уж как он до тебя доберется — это ты оставь ему, он знает, поверьте. 

В конце нашего разговора она добавила, что сама в чертовщину и всякие там небывальщины верить не хочет, так как коммунистка, но Стукач — это более чем реально. Пыталась она поверить, что его нет, а детей убил какой-нибудь маньяк, вот только тел их не нашли, а в заброшенном доме тогда обнаружили свежую человеческую берцовую кость, с которой начисто содрали мясо, и кость эта была детской.