Мне говорят: «Зачем ты пишешь строчки?
В них столько грусти, боли и тоски.
Ты ставишь многоточия и точки,
Сжимаешь рифмой хрупкие виски».
Мне говорят: «Подросткам свойственно другое –
Кричать, взрываться, пробовать на вкус
Всё то, что под запретом, всё чужое,
Срывать с души тот неподъёмный груз.
Кто ищет дно в бутылке или в дыме,
Кто бьёт кулак о стену до крови,
Кто прячет злость за матерным, за злым,
И топит в шуме притязание любви.
А я молчу. Я просто помню маму,
Её ладонь, что тянется к дверям.
Она в мою судьбу воткнула раму,
Разрезав детство ровно пополам.
И в той, другой, потерянной картине
Остался папа. Самый дорогой.
Я вижусь с ним, как будто на витрине,
Сквозь мутное стекло, махнув рукой.
Он далеко. Но я всё время знаю,
Что он следит за мной издалека.
И каждый раз, когда я засыпаю,
Мне кажется, что на плече его рука.
Я не могу курить, ругаться, злиться,
Идти на дно, себя сжигая в прах.
Я так хочу, чтоб он мог мной гордиться,
Увидев свет, а не тревогу, в любящих глазах.
И потому, когда тоска сжимает,
Когда внутри всё рвётся на куски,
Меня не злость, бумага, карандаш спасает,
И в папину любовь летят мои стихи.
Они – мой крик, который тих и светел.
Мой способ жить, не предавая нас.
Чтоб папа знал, что в этом всём на свете
Его любовь – мой самый верный глас.
Ёжинка.
Комментарии