Он бы Чужим для этого мира

Вы все на самом деле знаете этого славного парня. Вы видели его много раз. Вы следили за ним, восхищались им и восторженно боялись его.

При этом вы ни разу, скорей всего, не видели его лица.

Так что знакомьтесь. Это — Боладжи Бадеджо, человек, ставший Чужим.

Боладжи родился в Нигерии, и отроду был масай — потомок одного из самых воинственных и архаичных народов Северной Африки. Но окружение его было очень далеко от традиционного масайского быта. Семья Бадеджо давным–давно переехала в город, и стали они глубоко интеллигентными ребятами: отец Боладжи работал директором и ведущим диктором главной нигерийской радиостудии, дядя был известным скульптором. Благодаря этим успешным карьерам семье удалось скопить недурные по нигерийским меркам деньги — но это не спасло их от беды. В раннем детстве у Боладжи диагностировали серповидно–клеточную анемию — бич Африки, лютую наследственную хворь, по какой–то причине снова и снова пробуждающуюся у негроидов от Мавритании до Зулуленда.

Болезнь эта очень коварна. Она может спать в организме десятилетиями — а потом неожиданно безобидное какое–нибудь простудное заболевание запускает её развитие, и человек сгорает почти мгновенно. Жить с этой дрянью — это постоянно ходить под дамокловым мечом. Боладжи с самого начала знал о своей болезни, но в депрессию не впал и особой мнительностью не отличался никогда. Возможно, впрочем, что именно понимание того, что сын в любой момент может умереть, в целом заставило родных относиться к нему с некоторым особым вниманием и сколько–то потакать его желаниям.

А желание у Боладжи, в сущности, было одно, но здоровенное: он очень, очень хотел стать профессиональным художником–дизайнером, и учиться не где–нибудь у местных мастеров, а в Европе. И семья пошла ему навстречу. Отцу удалось оплатить для сына обучение ажно в Лондоне! Впрочем, Боладжи довольно быстро доказал, что он сам по себе чертовски талантлив, и начал выигрывать стипендию за стипендией. Почти сразу после выпуска ему удалось получить выгодный заказ — оформление интерьера для одного из фешенебельных лондонских ресторанов. Парнем он был компанейским, и радостно потащил отмечать удачу в паб всех друзей–приятелей.

Там–то на него и наткнулся Питер Арчер, директор по кастингу первого "Чужого", человек, который на этот момент был в полном отчаянии.

Съёмки срывались, и срывались по самой дурацкой причине: фильм невозможно было снять без, собственно, заглавного героя — Великой Космической Твари. CGI тогда был, мягко говоря, отсутствующий, поэтому играть ксеноморфа должен был человек в костюме. Костюм–то имелся, и какой! Офигенный, страшный, сделанный великим Гигером. А вот человека в него нужного никак засунуть не удавалось.

Были каскадёры — один за другим. И они не могли двигаться так, как надо. У Чужого были очень длинные конечности, средние мужские руки и ноги заполняли их не до конца — и движения получались смазанными и нелепыми. Сам Ридли Скотт, режиссёр, вне себя от ярости восклицал, что это похоже не на пришельца, а на рекламного человечка "Мишлен". Были профессиональные манекенщицы. Им сколько–то хватало пропорций — но изящным девушкам было невероятно тяжело таскать на себе эти адские килограммы резины. Были цирковые акробаты. Пробовался даже сам Питер Мейхью — Чубакка! — но даже у него получилось что–то скорее именно чубаккоподобное, тяжеловесное и неуклюжее. Скотт был неумолим: Чужой должен быть гвоздём всей истории, он должен быть страшен, а не смешон.

Возможно, Арчер зашёл в паб просто чтоб залить тоску. Но факт в том, что на мистера Бадеджо он обратил внимание мгновенно.

Среди масаев нормой является ОЧЕНЬ высокий рост. В нашем новоиспечённом художнике было два десять с хвостиком. И — как это бывает среди больных серповидно–клеточной — у него были слегка искажённые пропорции тела: короткое туловище и ужасно длинные, тощие руки и ноги. Притом с детства Боладжи охотно занимался разновсяким спортом, поэтому всё это ещё и было оплетено неплохими такими мышцами и двигалось хлёстко и точно. Арчер увидел его — и обомлел: это была уникальная находка. Он накинулся на молодого человека сразу, безжалостно прервав дружескую пьянку, и начал ковать железо по–горячему.

Сперва, правду сказать, Боладжи даже слегка оскорбился. Он, как–никак, был образованным творческим человеком, и — играть, по сути, цирковую роль? какую–то дикую инопланетную макаку? Но Арчеру удалось уговорить его хотя бы придти с ним в студию, а там продемонстрировал ему Костюм и полную подборку гигеровских концепт–артов. Что тут сказать! Боладжи был художником, и увидев ЭТО — влюбился сразу же, с первого взгляда и напрочь. В первый же день он несколько часов бродил по студийным декорациям — внутренностям корабля "Ностромо" — нацепив голову твари: привыкал к её необычному балансу и весу. А потом серьёзнейшим образом взялся за дело.

Все рекомендации каскадёров–инструкторов Боладжи проигнорировал. Вместо этого он стал разрабатывать пластику своего будущего персонажа самостоятельно, тренируясь неустанно, в костюме и без. Источников для образа движения Чужого у него было три.

Во–первых, он вспомнил своего дедушку, который ещё в детстве показывал ему старинные стойки и удары, которые применяли масаи при традиционной охоте с ассегаем на льва.

Во–вторых, он перебрал с десяток боевых искусств, ходил к разным тренерам, и по итогам остановился на китайском тайцзицюане, которым и занимался несколько месяцев.

В–третьих, он просиживал дни в инсектарии Лондонского зоопарка, наблюдая за богомолами, бесконечно зарисовывая их позы и движения, и просматривал киносъёмки этих, хм, замечательных насекомых.

Смешать и взболтать как следует.

Получилось... ну, то, что получилось. Вы все это видели. Сама хищность, ярость и совершенная чужеродность всему земному и привычному. Соратники по съёмкам потом признавались, что им почти не приходилось отыгрывать страх: в движениях Твари было что–то настолько жуткое, что будило испуганную обезьяну внутри мозга, и крик вырывался из глотки сам по себе. Боладжи сыграл сам, без дублёров, практически все сцены. Подменить его каскадёром пришлось только пару раз, когда по сценарию чудовище развлекалось на верхнем ярусе: выросший в нигерийской, ровной как стол, пустоши, Бадеджо неожиданно обнаружил у себя изрядный страх высоты. Всё остальное — сам, только сам, от первой до последней сцены. Чужой явился в мир.

После съёмок Боладжи осаждали с предложениями, ему прочили отличную кинокарьеру — но он прекрасно понимал, что после Чужого играть ему предстоит чудищ до конца жизни, что его не устраивало; да и вообще планы на себя у него были совсем другие. Полученный гонорар он увёз домой, в Нигерию — и там открыл первую в стране арт–галерею европейского уровня, собирая и выставляя работы самых разных местных художников, включая собственные; и школу–студию дизайна до кучи. Он постепенно набирал известность, о нём писала пресса, и был он, пожалуй, счастлив. У него была прекрасная жена, тоже художница, они отменно работали вместе, и несколько детей. Семья гордилась им до одури.

В 1992 году, в тридцать девять лет он заболел вирусной пневмонией. В больнице лежать ему почти не пришлось: сочетание болезней убило его с невероятной скоростью.

А "Чужой" проломил насквозь все рейтинги и собрал свой урожай "Оскаров", став киноявлением мирового масштаба. И всю эту историю сделали по сути два художника: Гигер и Бадеджо. Первого помнят все, второго — почти никто. Ну вот помните теперь.

Ты отлично справился, масай: прикончил их всех, кроме Рипли и кота

Блюдо, которое подают холодным: как графиня Яковлева-Тернер отомстила большевикам за расстрелянного жениха.

Вряд ли кто-то мог предположить, что дочь приват-доцента Московского университета, девушка с прекрасным образованием, умница Ирина Яковлева станет преступницей. Но в ноябре 1917 г. на одной из железнодорожных станций пьяные большевики у нее на глазах расстреляли ее жениха. Тогда они даже не подозревали, что этим убийством подписали себе смертный приговор, приведенный в исполнение графиней Тернер спустя 9 лет.

В 1915 г. приват-доцент, юрист, домовладелец Яковлев скончался, оставив жене и дочери такое наследство, которое позволяло им жить безбедно. Ирина получила хорошее образование, говорила на нескольких языках, играла на скрипке, занималась конным спортом, с легкостью решала логические задачки и удивляла всех способностью запоминать такие детали, на которые другие не обращали внимания. И ее существование вполне бы могло быть таким же безоблачным, как у других девушек из хороших семей, но тут наступил 1917-й год.

В начале 1917 г. Ирина познакомилась с молодым адвокатом Николаем Аракеловым, летом они обручились. Адвокат стал помощником А. Керенского во Временном правительстве. Тот отправил его с поручением по центральным российским губерниям, а Ирина решила ехать вместе с женихом. На обратном пути в Петроград, в ноябре 1917 г., их задержали патрульные, проверявшие у пассажиров документы. Аракелова сняли с поезда, и на железнодорожной станции изрядно выпившие большевики расстреляли адвоката у Ирины на глазах.

А дальше Яковлева повторила путь большинства эмигрантов первой волны: бегство в Одессу, оттуда – в Константинополь, а дальше Берлин и Париж. Во Франции Ирина познакомилась с графом Францем Тернером и в 1923 г. вышла за него замуж. Вместе с мужем они часто посещали официальные приемы. На одном из них девушке неожиданно встретился некто Сергеев, технический сотрудник советской дипломатической миссии. В нем Ирина узнала одного из убийц своего жениха. Очевидно, тогда у нее и созрел план мести.

Графиня Тернер не могла уничтожить обидчика сразу – для начала нужно было выведать у него имена сообщников. Чтобы получить нужную информацию, Ирэн даже стала его любовницей. Однажды она сказала ему, что восхищается мужественными и жестокими героями, способными убить кого угодно. Польщенный молодой человек похвастался, что в 1917 г. расстрелял контрреволюционера. Ирина якобы из любопытства выведала подробности этой истории, в том числе имена и фамилии остальных убийц.

После этого она сообщила мужу о том, что едет в Россию разыскивать спрятанные фамильные драгоценности. По поддельному паспорту она вернулась на родину, нашла убийц и жестоко им отомстила. Один из них, по иронии судьбы однофамилец убитого жениха – Степан Аракелов – стал чекистским начальником, но после инсульта был парализован. Ирина приехала к нему в подмосковный санаторий и, представившись племянницей, угостила «дядюшку» отравленной пастилой. Врачи решили, что сердце пациента не выдержало чрезмерного волнения из-за встречи с родственницей.

Еще двоих – Тушкевича и Мальцева – девушка пригласила на интервью в ресторан, под предлогом написания книги о гражданской войне. Там она подсыпала им в бокалы яд, и когда они потеряли сознание, изобразила острый приступ боли в желудке и обморок – пищевые отравления иногда случаются в ресторанах.

Той же ночью она уехала из страны. Вернувшись в Париж, Ирэн тут же отправилась к Сергееву. Напоив мужчину снотворным, она связала его и с револьвером в руках ожидала его пробуждения. Когда любовник очнулся, девушка призналась, кто она такая. От страха Сергеев обмочился. Он выглядел таким жалким, что она даже не стала его убивать. После того, как графиня ушла, мужчина освободился от веревок и выбежал на улицу. И снова ирония судьбы – там его сбило такси.

Узнав о смерти Сергеева из газет, Ирэн пошла в кафе, заказала бокал вина и, опустошив его, пустила себе пулю в висок. В ее сумочке нашли записку: «Я сама». Ирэн Тернер-Яковлевой было всего 26 лет. Для нее стало делом чести отомстить за события в революционном Петрограде в 1917 году.

Домой я тебе сказал

Одно из самых лучших селфи

Кошки и собаки иногда не ладят, но когда они дружат, происходят чудеса

Экологи нaшли сaмого толстенького белькa нa Кaмчaтке и нaзвaли его Жрун

Привет, это Жрун)