Можно дошагать
Джон Смит жил на орбитальной станции уже год. Он прилежно работал, проводил исследования, хорошо кушал и хорошо спал. Дни шли за днями, а в иллюминаторе была только ночь. Разумеется, еще была Земля: такая далекая и близкая. Казалось, открой шлюз, выйди в открытый космос, – и можно просто дошагать до родной колыбели.
Такие желания уже давно поселились в голове Джона, ведь его коллеги по станции, русский космонавт Иван Смирнов и японец Хидео Кобаяси, вышли в открытый космос. С Землей пропала связь, и понадобилось проверить радиоантенну снаружи. Все было привычно: товарищи проплыли в шлюзовую камеру, надели скафандры, открыли люк и скрылись в черноте.
А потом оказалось, что связи нет и с коллегами.
Почему не проверили передатчики? – ругал себя Джон. Это ведь протокол – нет! – заповедь. Но это уже случилось. Друзья были снаружи, и с ними не было связи. Между ними и Джоном был холодный космос.
Поначалу Смит встревожился. Потом ждал. Долго ждал. Он смотрел из иллюминатора на пузатые модули станции, но снаружи никого не было. Лишь изредка мимо проплывали старые обломки.
"Того, что когда-то было нужным", – подумал Джон и немедленно ощутил себя ненужным.
Ожидание сменилось паникой и суматошными попытками выйти на связь с Хьюстоном, Королевом и Цукубой. Ответа не было. Лишь теперь Смит взглянул на часы и обнаружил, что они не отсчитывают время. Пришёл страх, а за ним ужас.
Ивана и Хидео всё не было. Как давно – Джон не мог ответить наверняка, да и ответ бы его не утешил. Их не было слишком долго.
Они там, во Вселенной, рассуждал Смит. Вот бы и мне туда. Снаружи невесомость и здесь невесомость, – только там нет стен.
Джон перемещался по станции, проверял аппаратуру. Заставлял себя питаться. Забывался тревожным сном. Прислушивался. Всматривался. Время остановилось, но шло. Земля молча вращалась, а у Смита отросла борода. Иван и Хидео не возвращались. Никого не было.
Однажды Джон осмелился. Он нацепил скафандр и вышел наружу – осмотреть, наконец, станцию. Так Джон объяснил свое решение, хотя ответ, разумеется, тоже знал. Ему было невыносимо оставаться внутри. Там, снаружи, скрывались ответы: Джон верил и не верил в это.
Космос, как всегда, был пуст. И хотя скафандр надёжно защищал тело от всего вовне, Джон не кожей – сердцем – ощутил, до чего здесь холодно.
И тихо. Шум собственного дыхания ничуть не успокаивал, а лишь умножал одиночество. Джон смотрел вверх и под ноги – но везде была лишь холодная чернота, в которой плавали Земля, станция, забытые обломки и крохотный человечек.
Тук-тук-тук, — стучало в висках Джона, и на миг ему почудилось, будто это бьется сердце матери, а он покачивается в околоплодных водах.
Космос похож на утробу. Только мне некуда рождаться.
Станция оказалась невредима. Джон осмотрел ее всю, но видимых поломок не нашел. Оборудование исправно, пища в достатке. Космическое жилище было технически безопасно – но смертоносно для рассудка.
Вот Земля. Кажется, до нее можно просто дошагать...
Планета вращалась. Она дразнила Джона, бесстыже подставляла его взору континенты и моря, его невидимый дом в Портленде. Все реже астронавт возвращался к мысли проверить связь. Все чаще он подолгу смотрел в иллюминаторы или убегал в сны.
Во сне Джон видел дверь — ту самую дверь в обычной стене, как в рассказе Уэллса. Смит открывал дверь и оказывался в чудесном саду, и там был его дом. Там были все, кого он любил, — и они ждали. Джон играл с детьми на заднем дворе, вечера напролет ворковал с женой, а ночью жадно овладевал ею. В гости приходили умершие родители, и Джон успевал сказать им все, что не успел. Сны были такие чистые, такие настоящие, — ими было нельзя надышаться. Джон не хотел, не мог покинуть тот земной рай, но злая и равнодушная сила исторгала его обратно в синтетическое чрево станции.
Она была моим домом, моей работой, моим смыслом. Сбывшейся мечтой. Теперь она превращается в мой склеп.
И Джон позволил быть чему угодно. Ежедневные техосмотры, проверки коммуникаций, гляделки в мертвые экраны помогали коротать время, но время никогда не заканчивалось. В бесконечном календаре не осталось отметок – все сожрало отчаяние. Ждать нечего и некого – это понимание стучалось в Джона, но он боялся его впускать.
Он разглядывал семейный снимок, и любимые были бесконечно далеки – за горизонтом надежды. Земля вращалась за иллюминатором, близкая и недоступная. Казалось, до нее можно дошагать.
К черту, к черту пафосные тезисы о том, будто мы состоим из звездного вещества. Я здесь и сейчас становлюсь космической пылью.
В спасительных прежде снах не стало покоя. Жена, дети, родители, друзья. Их лица плыли, как на размокшей фотокарточке, а голоса звучали издалека. Джон обнимал детей, и руки увязали в телах, как в воске. Родители за столом рассыпались на куски, и Джон знал, что они дважды мертвы.
Из сновидения вырвал глухой стук. Джон моментально очнулся, когда понял, что стучат из шлюзовой камеры. Кто-то звал его, колотя в люк жилого отсека.
Я продолжаю спать, подумал Джон. Он подплыл к шлюзу и открыл его.
Там были они. Джон сразу узнал Смирнова и Кобаяси. Друзья плыли по отсеку и приветственно помахивали руками. Визоры шлемов были разбиты.
– Где вы были? – спросил Джон у Хидео, стараясь не смотреть на его почерневшее лицо.
— Мы за тобой, Джон, – прошелестел тот. – Мы оттуда. Тебя все заждались.
– А... – Джон растерянно кивнул на стойку со скафандрами.
– Забудь, – ответил Хидео. – Там уже не холодно.
Джон все понял.
– Пошли... Туда?
Иван откинул голову и затрясся, изображая смех. Высохшее тело билось в ветхом дырявом скафандре.
Хидео повернулся к Джону:
– Пошли! Тут недалеко. Можно просто дошагать.
Джон смотрел на вернувшихся товарищей.
Сон это или явь, безумен я или нет, жив ли, — уже безразлично. Я невидимка. Пока я остаюсь здесь, делаю ничто и становлюсь ничем, я умножаю пустоту. Так какая, к черту, разница? Они вернулись — невозможное случилось. Значит, и я вернусь домой... или буду где-то еще.
На глазах Джона выступили слезы. Грудь сдавило.
– Как же долго я вас ждал!
Друзья смотрели на Джона, и тот знал, что они улыбаются. Тела подплыли к выходному люку, увлекая за собой.
Пора впустить космос, подумал Джон, открывая люк. Он чувствовал себя мальчишкой, убегающим в лето.
Вот она — моя дверь в прекрасный сад.
Джон хохотнул.
И сделал шаг.
