ЧТО ТАКОЕ СТОКГОЛЬМСКИЙ СИНДРОМ? И ПОЧЕМУ МЫ ВСТАЕМ НА СТОРОНУ ТОГО, КТО НАС ПУГАЕТ?

Стокгольмский синдром — термин, который появился после захвата заложников в Стокгольме в 1973 году. Тогда было впервые замечено, что жертвы могут испытывать взаимную или одностороннюю симпатию к своим преследователям. Интересно, что стокгольмский синдром в процессе захвата, похищения и другого организованного насилия — явление довольно редкое (примерно 8% случаев). Гораздо чаще он встречается в повседневной жизни — сперва между ребенком и родителями, а следом — во взрослой жизни с другими людьми.

Как возникает стокгольмский синдром?

Для этого есть несколько условий. Во-первых, шоковый эффект: человек оказывается в экстремальной для него ситуации; знакомый мир встает с ног на голову. Во-вторых, человек лишается контроля над своей жизнью: теперь над ней властвуют другие люди, а сам он беспомощен, как ребенок. В-третьих, жесткие границы снаружи, отсутствие границ внутри (например, в захваченный грабителями банк нельзя войти и выйти из него тоже, а внутренние границы между людьми становятся размытыми). Здесь подойдет аналогия с тоталитарным государством, жесткие границы которого приводят к отсутствию личных прав, свобод, частной собственности.

Вместо того, чтобы прожить боль и страх от неадекватных действий другого, прожить свою агрессию к нему, пострадавший начинает оправдывать и защищать агрессора. Под влиянием шоковой ситуации заложники могут сочувствовать своим мучителям, разделять их мотивы и цели, оправдывать и принимать их сторону. В некоторых случаях жертва даже начинает вести себя так же, как насильник. Эта стратегия кажется наиболее безопасной для психики — так человек пытается выжить.

В психологии такой защитный механизм называется «идентификация с агрессором». Чтобы разобраться в этой защитной стратегии, сначала нужно понять, что такое идентификация вообще.

Идентификация

Сама по себе идентификация — нейтральный процесс, который становится защитой лишь в определенных условиях.

Фрейд разделял незащитную и защитную идентификацию. Первая полезна, потому что помогает ребенку освоить определенную роль. Он хочет быть похожим на любимого человека и как бы присоединяется к нему: «Мама такая добрая, хочу быть, как она». Вторая же связана с чувством угрозы, и в таком случае ребенок, обороняясь, стремится уподобиться тому, кто его пугает. И тогда формула может звучать так: «Я боюсь маминых наказаний, если я стану как она, ее власть будет скорее внутри меня, а не снаружи». Это — идентификация с агрессором.

Идентификация с агрессором

Как термин, «идентификация с агрессором» была введена психоаналитиком Шандором Ференци в начале 20-го века, но более широкую известность приобрела благодаря истории, описанной Анной Фрейд несколько позднее. Фрейд рассказывала о маленькой девочке, которая боялась ходить по темному коридору, потому что думала, будто там жило привидение. Однажды родные заметили, как она проходит по нему без страха — но при этом делает странные пассы руками. Когда девочку спросили, в чем дело, она объяснила, что сама стала привидением.

Для того, чтобы запустить идентификацию с агрессором, достаточно даже разового, но очень интенсивного стресса, с которым психика не в силах справиться. В ней происходит расщепление, то есть раскол на две части — карающего агрессора и страдающую от нападения жертву.

Оставаться в позиции жертвы невыносимо. Это значит обрекать себя на боль, распад и уничтожение. Чтобы выжить, нужно перейти в активную позицию. Идентифицируясь с агрессором, человек превращается из того, кому угрожают, в того, кто угрожает. Так он может почувствовать иллюзорный контроль над ситуацией.

Почему стокгольмский синдром — это не только захват заложников?

Представим ребенка, чей папа прошел войну, страдает от последствий ПТСР и носит в себе огромное количество невыраженной агрессии. Как только его сын проявляет «детские» качества (ноет, хулиганит, слишком сильно радуется и тд.), папа его наказывает: за то, что не так посмотрел, не то сказал и вообще смеет перечить. Ребенок находится в чудовищной ситуации, которую не может изменить — в реальности, которая ему не поддается.

В ответ на это насилие в ребенке поднимается собственная агрессия — негодование, желание отомстить — но разрядить ее некуда, она аккумулируется внутри. И тогда есть два пути. Первый — всю эту внутреннюю ярость направлять на себя. Тем более, у него уже был такой опыт — он видел, как это делал с ним отец.

Второй путь — идентифицироваться с агрессором. Человек пытается объяснить себе ад, который творился в его детстве — и тут психика совершает изощренный маневр: «можно сделать вид, что дело не в папе, а это я сам виноват. Это не я был бессилен перед чудовищной реальностью, а папа был вынужден со мной так поступить, ведь я это заслужил».

Если произошедшее можно оправдать, выносить его не так страшно. Вспомните фразы «меня били — и ничего, нормальным вырос», «били — значит, было за что», «папа всегда наказывал меня по заслугам». Все это проявления стокгольмского синдрома или идентификации с агрессором.

Дальше человек может сделать следующий вывод: если поведение отца оправдано, значит, и я сам могу поступать так с другими. Продолжим наш пример: у мужчины, которого наказывали и били в детстве, рождается собственный сын. И когда он видит в нем те же «детские» проявления — в нем поднимается ярость, но ярость эта предназначена не ребенку, а собственному отцу. Но отцу ее предъявить нельзя, а сыну — вроде как можно. Так человек воспроизводит цикл насилия. И этот бытовой садизм — крайнее проявление идентификации с агрессором.

Как помогает психотерапия?

Опытный психотерапевт старается не эксплуатировать готовность клиента к идентификации, чтобы сессии не повторяли опыт зависимых отношений из жизни человека, не становились «местом захвата заложников». Психотерапевт продемонстрирует сострадание, уважение и принятие, но воздержится от субъективных оценок и советов.

Хороший результат терапии — это когда человек выбирает не роль жертвы, обрекая себя на дальнейшую боль, а активную позицию. Ему удается связать накопленную ярость и ненависть с травматичной ситуацией, безопасно выразить эти чувства — и отделить себя от болезненного опыта. Одновременно с этим в психике происходит интеграция расщепленных частей — и человек больше не обязан быть ни «агрессором», ни «жертвой».