Мама к такому не была готова 😅

"Настю по-человечески жалко!" Ида Галич - о пьяной Волочковой на экране.

Ида Галич жестко осудила журналистов шоу "Алена, блин", которые записали интервью с пьяной Анастасией Волочковой. Формат шоу - разговор со звездой за бокалом шампанского - в итоге превратился в пьяные посиделки, во время которых Настя задирала ноги, почти засыпала, материлась и садилась на шпагат прямо на столе. Галич пожалела балерину, у которой явно есть проблемы с алкоголем и отчитала подставивших ее коллег.

«Что я могу сказать. Настю по-человечески жалко. Она напоминает тетю троюродную через пятое колено, про которую ходит огромное количество историй в стиле «испанский стыд», но не позвать ее на юбилей бабушки нельзя, потому что она роднааая. Вот и тут. Ёлки - палки! Всей страной смотрели, гордились. А сейчас . Сейчас вот так.»
Также Галич назвала средневековьем желание выставить знаменитость в неприглядном свете.
Сама журналист Алена Жигалова сообщила, что не ожидала такого эффекта.

Больше никто тебя не обидит

Я – мастер тату, вгоняю людям под кожу краску, вырисовывая самые разные изображения. Работаю с удовольствием – в маленьком салоне почти в самом центре Москвы. «Мы не делаем наколок, мы делаем настоящие шедевры» – наш рекламный слоган. Большинство посетителей – девушки приятной наружности, все они хотят усилить свою сексапильность, нарисовав на ягодицах, лопатках, в зоне пупка или на лодыжке пантеру, розу, скорпиона. Чаще всего решение сделать татуировку принимают осознанно.

Совсем другое кино – отчаявшиеся домохозяйки, мы уже подумываем ввести ради них должность штатного психолога. С этими работать сложно – сначала плачут, рассказывая, что муж перестал обращать на них внимание, затем излагают историю всей своей жизни. В девяноста процентах случаев так и уходят ни с чем.

Есть и молодые пары, которые сначала увековечивают на своих телах имена друг друга, а спустя год-два приходят поодиночке их сводить.

И, конечно же, байкеры – куда же без них.

Родители считают, что я занимаюсь странным делом для человека, окончившего архитектурный вуз. Бабушка плюётся и называет меня маргиналом. Моей девушке в целом всё равно, главное, чтобы зарабатывал достаточно для походов в ночные клубы. Честно говоря, денег вполне хватает сразу на нескольких девушек, чем я часто пользуюсь.

А недавно к нам в салон зашёл совсем нетипичный посетитель – дедушка лет восьмидесяти. Сначала подумали, что он перепутал нас с соседней аптекой, хотя вывеску на двери сложно не заметить. Он остановился и несколько минут пристально всматривался в картинки на стенах. Глядя на него, я вдруг подумал, что хотел бы выглядеть так же в его возрасте: он совершенно не вызывал жалости, которую часто чувствуешь при виде стариков. От него не пахло нафталином, одет был опрятно и аккуратно.

Старик снял пальто, подсел к нам с напарником и твёрдо произнёс:
– Мне нужно навести наколку.

Только мы приготовились отбарабанить дежурный слоган салона, как дедушка закатал рукав рубашки и показал левую руку, на которой был наколот шестизначный номер.

– Это очень дорогая для меня вещь. Сможешь не испортить? – сурово посмотрев на меня, произнёс старик.
– Постараюсь, – замешкавшись, ответил я.

Тут свои пять копеек решил вставить Пашка, мой сменщик и неизменный напарник:
– Кажется, такой номер давали в концлагерях.
– Прикуси язык, – шепнул я.
– Да пусть. Это хорошо, что знает, – оборвал меня старик.
– Тогда зачем вам такая память? Может, лучше свести? – никак не мог успокоиться Пашка.

Повисла пауза. Я боялся взглянуть на старика, мне казалось, что такой вопрос задавать как минимум бестактно.
– Нет. Не хочу, – недружелюбно ответил он.

Разговор явно не клеился. Я встал, пододвинул клиентское кресло и попросил дедушку пересесть. Он исполнил мою просьбу, затем снова закатал рукав и положил руку на стол. Я стал настраивать лампу – свет упал на татуировку. Обычно работаю в перчатках, а тут мне до жути захотелось дотронуться до цифр голыми пальцами. Пробежала мысль: а смогу ли, вообще?

Я не решался дотронуться. Противно? Странно? Чувства были смешанные, сам себя не понимал. «Я же не фашист, не буду наводить эти цифры», – говорил внутренний голос. Пока вытаскивал всё необходимое, задумался: а чем тогда кололи? Какие были инструменты? Их раскаляли на огне? Совсем ничего об этом не знаю. Одна мысль опережала другую, и я неожиданно выдал:
– Кололи под наркозом? Обезболивали?

Старик с ухмылкой ответил:
– Ага. Ещё рюмочку шнапса и шоколадку давали.
– Шутите? Смешного мало. Откуда мне знать? – с обидой ответил я.
– А ты губы вареником не делай, – смягчившись, ответил старик. – Просто удивляюсь, что ничего вам не надо. Мы-то о вас думали, мечтали. А вам и неинтересно совсем, как это было.
– Было бы неинтересно, не спрашивал бы.

Продолжая подготовку, я пересилил страх и стал водить пальцем по татуировке, прощупывать кожу. Это важный момент – понимаешь, насколько грубая или, наоборот, тонкая кожа в том месте, где нужно вводить иглу. Я не мог сосредоточиться. Комбинация цифр постоянно лезла в сознание: 180560. Видимо, у меня было испуганное лицо, поэтому старик спросил:
– Хочешь знать, как это было?
– Хочу. Правда, хочу.

Он откашлялся, помолчал. Затем, глядя в сторону, заговорил:

– Я попал в Аушвиц-Биркенау в июле сорок четвёртого. Мне было четырнадцать. Настоящий еврейский ребёнок – никчёмный, не приспособленный к жизни. Мама решала за меня всё: что и когда есть, какой свитер надеть. До войны я был толстым, это было заметно даже в лагере. Один из немцев сказал, что меня убивать не стоит, смогу долго пропахать, жира хватит на несколько месяцев.

Больше всего я боялся провиниться – тогда бы меня загнали в камеру пыток. Это такой вертикальный бетонный пенал, чтобы протиснуться туда, нужно было пройти через узкую дверь. Даже самый худой взрослый мог находиться там только стоя. Там многие умирали, я бы точно не выдержал. Постоянно представлял жуткую картину: пытаюсь протиснуться в эту дверь, а немцы смеются и, упираясь сапогом мне в лицо, проталкивают внутрь.

Старик ненадолго замолчал, будто вспоминал какие-то детали, а может быть, думал о том, способны ли мы с напарником вообще понять его слова. Временами я забывал, что Пашка сидит рядом, мне казалось, что всё рассказывалось только для меня.

– Со мной в лагере была только мама, отца забрали уже давно, и мы могли только предполагать, что с ним. В сентябре мне исполнилось пятнадцать, и именно в день рождения сделали вот эту наколку. У каждого узника был такой номер. Я плакал от боли, обиды, страха – евреям по Закону вообще нельзя уродовать тело какими-либо изображениями, об этом мне рассказывал дедушка. А ещё он говорил, что любого, кто обидит еврея, Бог сильно накажет. А ведь я верил, фантазировал, как сильно все они будут мучиться, что всё им вернётся в десятикратном размере. Представлял, как их лица будут изуродованы татуировками, и даже получал от этого удовольствие.

Несмотря на моё настроение, мама попросила меня пройти по бараку и благословить всех на долгую жизнь: у нас считается, что именинник обладает особым даром, особым счастьем. Я подходил к каждому, все старались сделать радостные лица, ведь у меня был праздник. Иногда мне даже кажется, что я спас многих тем, что искренне просил у Бога вызволения для них.

Дойдя до угла барака, увидел девочку. Тогда мне сложно было определить, сколько ей лет, не слишком-то в этом разбирался. Она усердно пыталась стереть с запястья свой номер – тёрла землёй и грязной тряпкой. Рука была в крови от свежих уколов татуировочной иглы.

– Что ты делаешь? – воскликнул я. – Ты же умрёшь от заражения крови!

У нас в семье много поколений медиков, поэтому я понимал, о чём говорил.

– Ну и что? Лучше сдохнуть, чем быть таким уродом, – продолжая тереть, ответила она.
– Какой же ты урод? Ты очень красивая, – неожиданно для себя выпалил я.

Эти слова прозвучали очень нелепо в устах такого неуклюжего толстого парня.

А ведь она действительно была очень мила. До этого момента я никогда не задумывался о том, какой должна быть красивая девочка. Мне всегда казалось, что моя жена будет точно такой же, как мама – милая, добрая, всегда любящая отца. До войны мама была слегка полновата, маленького роста, с округлым носом, прямыми каштановыми волосами. У этой девочки была совсем другая внешность: рыжие кудрявые волосы, тонкая шея, тонкие черты лица, вздёрнутый нос и зелёные глаза. Обратил внимание на её длинные белые пальцы, они были просто созданы для пианино.

Я подсел к ней, и мы вместе стали рисовать на земле. Она знала, что у меня сегодня праздник, я чувствовал, что со мной ей не так одиноко. Несмотря на неразговорчивость, мне всё же удалось кое-что выспросить. Её звали Симона, ей шёл пятнадцатый год. В бараке у неё никого не было – родителей немцы забрали несколько месяцев назад как переводчиков, оставив Симу с бабушкой, которая вскоре умерла.

С того дня мы стали тянуться друг к другу. По крайней мере, мне так казалось. Сима была скрытной, возможно, так проявлялась защитная реакция. Порой я подумывал больше к ней не подходить: пусть бы посидела в одиночестве и поняла, нужна ей моя поддержка или нет.

Всё изменилось, когда Сима заболела, у неё началась горячка. Я сидел рядом и молился, вспоминая всё, чему меня учил дед: как правильно обращаться к Богу, как давать Ему обещания. И тогда я пообещал Небесам, что если она выживет, я стану для неё всем – братом, мужем, отцом, всеми теми, кого у неё отняла война. Приму любую роль, какую она сама для меня выберет. Я был готов убить любого, кто хоть как-то обидит мою Симону. Я был никто по сравнению с ней, умной, талантливой, неземной.

Она выжила. Из нашего барака почти все выжили, нас спасли в конце января сорок пятого. Не буду рассказывать об ужасах, всю жизнь стараюсь забыть их. Хочется помнить только минуты счастья, ведь они тоже были.

Мы стали жить одной семьёй: я, мама и наша Сима. Конечно, мы были как брат с сестрой, о другом сначала не могло быть и речи. Но внутренне я знал, что когда-нибудь мы обязательно поженимся.

Мама умерла, когда нам было восемнадцать – она заболела туберкулёзом ещё до лагеря. Спустя два года мы с Симой поженились. На свадьбе не было никого, кроме нас и раввина, который заключил наш брак перед Богом в подсобном помещении одного из городских складов Кракова.

Какое-то время мы ещё пытались найти родителей Симы, но безрезультатно. Создали хорошую семью, родили троих детей. Все трудности, а их было много, переносили вместе, сообща. Вечерами она играла для меня на пианино. В эти минуты не было на свете людей счастливее. Только в одном Сима подвела меня – ушла первой, шесть лет назад.

Сегодня мой день рождения – тот самый день, когда мне и ей сделали наколки. И в память о жизни, которую мы прожили вместе, я хочу навести этот номер, чтобы он был ярче. Чтобы не стёрся.

Он закончил. А мы молчали. Я не знал, что сказать и уместно ли говорить что-либо. Сделал то, что должен был, – навёл номер. Ещё никогда я так не старался сделать татуировку.

Ни о каких деньгах за работу, конечно же, не могло быть и речи. Я первый раз был благодарен посетителю просто за то, что он пришёл, за то, что в какой-то степени открыл мне и моему напарнику глаза на жизнь. Я впервые задумался о том, что вторая половинка – это не просто красивое тело и лицо, а человек, с которым придётся прожить до конца.

Вечером, убирая инструменты в ящик, я вдруг снова вспомнил эти шесть цифр, они частично совпадали с датой рождения моего отца. Я снял трубку и позвонил ему. Просто захотелось услышать его голос.

«Если я родила 6 детей, я спасу 6 детей».⁣
⁣
Супер-мама Эмма Шолс спасла всех своих 6 детей из их горящего дома, бегая из комнаты в комнату, с этажа на этаж.⁣
⁣
Даже когда она истекала кровью и теряла кожу, волосы горели, как уголь, она продолжала всех спасать. Эмма получила 93% ожоговых травм, но все выжили.

Запомните эти простые пpaвила в общecтве😏

Показать полностью (2)

Опять повелись...

41-летняя Алина Андриевская считает себя эталоном женственности...

Что думаете про внешность девушки?

Результаты:

1. Если вы увидели на картинке девочку, то Вы:

— Умеете очаровывать

— Загадочны

— Имеете хорошо развитое творческое начало

Творческий человек с особым шармом! Вы умеете очаровывать с первого взгляда. Многие люди испытывают любопытство, так как у вас притягательный шарм и вы это знаете, поэтому вы извлекаете из него все возможное. Есть много людей, которые завидуют вам, так как вы всегда находитесь в центре внимания. Вы также являетесь настоящим игроком, когда дело доходит до любви, поэтому вы не раскрываетесь сразу полностью перед партнёром. В отношениях вы распускаетесь подобно бутону розы — медленно и постепенно. У вас есть таинственное очарование!

2. А вот если вы увидели череп, то Вы:

— Мягкий человек

— Считаетесь с мнением остальных людей

— Весьма понимающий человек

Мягкий и очень терпеливый человек! У вас дар понимать людей. Вы умеете считаться с мнением других. Вы умеете судить по справедливости и рациональности без предвзятого взгляда. Кроме того, вы очень хорошо адаптируетесь к любым ситуациям, так как вы быстро учитесь. Вы умный человек, который всегда принимает правильное решение. Поскольку вы щедрый человек, многие люди уважают вас и следуют за вами. Вы очаровательная личность с удивительным интеллектом и социальными навыками!

3. Возможно, вы увидели выход наружу. Значит, Вы:

— Страстный

— Внимательный

— С хорошим чувством юмора

Страстный и активный человек! Таких людей легко назвать душой компании. У вас практически всегда хорошее настроение и вы заряжаете позитивом окружающих. Вы умеете рисковать и всегда находитесь в выигрыше. Ваши друзья и близкие верят в вас и следуют за вами. Вы для них — пример. Вы ответственный и доверчивый человек!

Нa зaвтрак вмeсто вoды с лимoном и авoкадо с пeрепелиными яйцами пашот мне давали глютен с трансжирами. Родители незатейливо называли это «хлеб с маслом».

Масло было везде: в каше (между прочим, гречка была самая обычная, а не зелёная непроращённая. Значит, тоже яд или, на худой конец, «пустые углеводы»). В картошке (картошка! Подумать только! Картошка — это вам не нежный полезный батат и потому тоже яд и крахмал).

В макаронах. Макароны были итальянские, твёрдых сортов, но они были из ужасной глютеновой пшеницы, которая не переваривается аж у 1 % населения. А не из гречневой экомуки с рисовых полей Бали. (Ищете логику? А её нет). Потому макароны — тоже яд. Шах и мат, мама.

Мне давали молоко! Родители не знали, что это — слизь. И насморк у меня от молока… ну, и ещё немножечко от маминых обманутых ожиданий (психосоматика. Сопли — внутренний плач мамы. Это всем известно!). Ладно бы мне давали безлактозное молоко фермерской козы…. нет, коровье ядовитое молоко! Оно, видите ли, считалось полезным.

А ещё я пила компот с сахаром. Не из ягод годжи со стевией, а из вишни с сахаром! И ела овощи, в которых нитраты. Моё любимое пирожное было «корзиночка» со взбитым кремом и повидлом внутри. Никаких тебе полезных нутриентов, только слизь, глютен, сахар и перебродившие нитратные яблоки. Ужасно. Вспоминаю — и ком в горле... Травиться было так вкусно… Сейчас корзиночки уже не те…

Я ела мороженое. Не веганское замороженное манго с ягодами годжи, а белый пломбир в стаканчике (привет, глютен, здравствуй, гной и слизь!). Считалось, очень полезно, если дети едят молочку. Бедные родители, не знали, что травят нас гноем.

Мама была прогрессивной, потому я пила отвар отрубей вместо БАДов с Айхерб и морковный сок вместо хлорофилла. Ну хоть тут постаралась. Если вы никогда не пробовали настоянный отвар из отрубей или капустный фреш, вы не знали вкуса жизни 90-х.
⠀
Я ела мясо и поглощала низкие вибрации.
И, чтобы добить меня наверняка, мне делали прививки.

Как я выжила? Думаю, сильный организм + капустный фреш всё превозмогли. Да и вышек 5g тогда ещё не было…

Вот такое нелёгкое детство, да. Никаких тебе чиа пудингов, краффинов и бейонд мит.

Пойду, что ли, картошечки пожарю, в смысле, на растопленном масле... гхи... карамелизирую батат…

До слёз...